в себя, почти все они первым долгом давали понять: свое чудесное спасение они не ставят ни во что. И при любом удобном случае повторят свою попытку. Макс пробовал как-то раз поговорить с одним парнем — несостоявшимся удавленником, вытащенным из петли его матерью. Он спросил пациента: «А ты согласился бы повесить свою собственную мать? Ну, если не мать — то хотя бы соседа по дому?» И парень едва не набросился на него с кулаками. Он же был не убийца! И не желал принимать как истину тот факт, что отнимать у себя жизнь — это ничуть не лучше, чем убивать других.

Но Макс тогда всё же сумел переубедить того парня: отвел его на экскурсию в больничный морг и продемонстрировал ему тела нескольких суицидников. После этого бедолага не меньше получаса блевал в больничном ватерклозете. Но, когда он оттуда вышел, в его покрасневших слезящихся глазах и на его бледном до травянистой зелени лице читалась злобная решимость. И это была — решимость жить.

Конечно, и на Макса порой накатывало черное отчаяние — когда он думал, чем обернулось открытие, которое он справедливо считал одним из величайших за всю историю человечества. И у него тоже возникали мысли о том, как легко было бы всё это прекратить. Однако он точно знал: вот так, убив самого себя, ничего он прекращать не станет. Во-первых, потому, что он понимал, какой грязной трупной мерзостью обернется такое прекращение. Во-вторых — потому что был уверен: ничего он таким способом не прекратит. Его друг детства и брат, Денис Молодцов, даже и не заметит, что Макса не стало.

Так что Макс вовсе не собирался кончать с собой, когда решил найти применение пустой капсуле для экстракции. Он только боялся, что опоздал даже в этом: процедуру будет проводить поздно. Но нет: пустая капсула Берестова/Ли Ханя сработала, как надо. А после этого Макс отыскал в квартире своего тезки паспорт — обычный, не биогенетический. Он мог пригодиться Берестову — при условии, что удача не оставит его и он переживет первую в истории трансмутацию, произведенную на себе.

Искупление — вот чего он хотел. Тайно похоронить тезку и занять его место. Стать изгоем вместо него. Ну, или почти изгоем: у Макса имелись планы, чем он станет заниматься. И его новая внешность не могла помешать ему в этом. Врачи требовались везде, а особенно здесь — в европейской столице колберов, городе с дурной славой, откуда бежали все, кому было, куда бежать.

— Буду ездить на его машине, — прошептал Макс, вглядываясь в появившуюся индикацию на капсуле — после того, как экстрагировал самоубийцу. — Если доведется еще куда-нибудь ездить…

Он понятия не имел, что поступает точь-в-точь, как его отец, который уже много лет подряд не позволял своим ранам затянуться.

4

И вот теперь Алексей Берестов, недавно отметивший свой пятьдесят седьмой день рождения, вдовец, отец взрослого сына, смотрел на себя, как в зеркало, в темный телевизионный экран. Телевизор он выключил — после того, как в четвертый раз подряд посмотрел выпуск новостей, поразивший его воображение. А он-то считал, что его уже ничто в этой жизни поразить не сможет!

Глядя на свое отражение, он почти машинально отмечал, как сильно постарел за последние десять лет. И — он в самом деле стал похож на сэра Исаака Ньютона. А ведь Ньютон — это когда-то было его байкерское прозвище. Ироническое прозвище — по-другому и быть не могло. Однако в мысленных диалогах с самим собой он и по сей день обращался к себе не по имени и не по фамилии, а по этому прозвищу. И свои байкерские татуировки не собирался сводить — хоть мог бы это сделать с легкостью. Макс даже предлагал дать ему денег на это. Не понимал его мальчик, почему батя так держится за напоминание о байкерском прошлом. Почему продолжает носить байкерские банданы — из которых он и надоумил Макса делать слюнявчики для его пса, тогда — толстолапого щенка, мохнатого и трогательного, как плюшевая игрушка. Не понимал Максимка отца, потому как знал: еще в 2060 году тот сдал на металлолом свой покореженный байк. И новым не обзаводился.

Ньютон смотрел на черный телеэкран и видел почти старика — это в таком-то возрасте, который по меркам теперешнего времени едва считался средним! Его кожу прорезали глубокие морщины. По обеим сторонам лица свешивались длинные пряди седых волос. А губы его кривились как у вечно недовольного старого брюзги. «Ну, ты и вправду — форменный Ньютон с портрета Годфри Неллера», — сказал он сам себе и усмехнулся мысленно. О сэре Исааке он знал всё — даром, что ли, окончил когда-то физмат Московского университета?

А вот усмехаться у него особых поводов не было — после того, что он увидел сегодня. И он — Ньютон — понимал это лучше всех.

Поразившие его кадры показал ЕНК — Единый новостной канал Евразийской Конфедерации, на котором шли исключительно выпуски новостей. В течение часа каждый выпуск показывали четыре раза — на русском, сербском, болгарском и монгольском языках. И текст при этом дублировали в виде субтитров на языках всех стран, входящих в Конфедерацию. То же самое происходило и с тем видеоматериалом, показ которого молодая дикторша предварила словами:

— Согласно данным присланного нам видеорегистратора, запись была сделана на территории Балтийского Союза, в двенадцати километрах от границы с Псковской губернией. В интересах предстоящего следствия мы не станем называть точное место, где произошли зафиксированные события. И заранее предупреждаем, что сцены, которые вы сейчас увидите, не предназначены для детей и людей с ослабленной психикой.

Женщина на телеэкране выдержала паузу — словно бы для того, чтобы все дети успели отбежать от телевизоров как можно дальше. А Ньютон, когда услышал такую преамбулу при первом просмотре этого выпуска, испытал ощущение, будто по его затылку провели тающим куском льда.

— Максимка, — прошептал он, сам того не заметив; как не замечал уже четыре года, что любую новость, пришедшую из Балтсоюза, он ассоциирует со своим сыном.

А затем на экране возникли кадры настолько жуткие, что Ньютон вообще перестал замечать что-либо. Голые мужчины и женщины с низко опущенными головами монотонно ударялись о железные кабинки пляжных раздевалок, стоявшие на берегу какого-то водоема. Люди словно бы впали в единый пароксизм разрушения и решили протаранить их. И Ньютон даже не сразу уразумел, что видит он вовсе не купальщиков-нудистов. Только когда на записи их фигуры предстали увеличенными (телевизионщики позаботились), Алексей Берестов понял, кого запечатлела камера.